Петр Павленко - Избранные киносценарии 1949—1950 гг.
Старик подымается с места и взволнованно говорит:
— Вот вы поставили перед нами вопрос жизни! Как нам быть? Легкомысленно мы жили, не думали об этом, правильно вы нас пристыдили… Есть уголек на шахтах, да только руки до него не доставали.
Б е р и я. Где же этот уголек?
Н е д о л я. Глубже надо искать… совсем глубоко! Там еще на сотни лет хватит!
Б е р и я. Совершенно верно, Степан Павлович! Именно так сегодня и стоит вопрос! Строя новые шахты-гиганты, мы должны с вами помнить не только о Большом Донбассе, но и Донбассе Глубоком!
С е р е г и н (обрадованно). А там как раз и уголь высшей марки! Коксовый!
Б е р и я. Но видит око, да зуб неймет! Как добраться до этого угля? Когда товарищ Сталин поставил перед нами вопрос о Глубоком Донбассе, его особенно заботили и волновали условия, я которых придется работать нашим шахтерам. Ведь это же больше километра под землей! А там, естественно, жара, подземные воды, недостаток воздуха… В таких условиях товарищ Сталин считает невозможным работать советским людям! Вот я вас спрашиваю. Может быть, нам отказаться от этой мысли?
И снова возникает пауза, которую нарушает голос взволнованного Постойко:
— Отказаться, товарищ Берия, нельзя! Но для этого нужны особые машины.
Б е р и я. А таких машин пока еще в мире нет! Как же поступить?
П о с т о й к о (решительно). Значит, их придумать надо, я так считаю!
Б е р и я. Именно так и поставлена задача! (Повернувшись в сторону министра, товарищ Берия выразительно ждет его выступления.)
М и н и с т р. Для этого уже сегодня нам нужно приступить к созданию сверхмощных высоконапорных насосов, а также вентиляторов для проветривания столь глубоких шахт, создать охлаждающие установки, учитывая драгоценные качества угля, при малой толщине его пластов, уменьшить габариты существующего комбайна.
Улыбнувшись присутствующим, товарищ Берия заканчивает беседу:
— Вот мы с вами и поговорили, товарищи, как на Совете Министров. Поставьте эти вопросы перед своими донбасскими инженерами, конструкторами и изобретателями! Пусть они смелее мечтают, быстрее думают!
Зал городского театра. Стахановский слет горняков. Среди многих знакомых нам людей — товарищ Хрущев, министр и Кравцов.
На трибуне Постойко. Он говорит:
— Вот выступали тут инженеры, на весь Донбасс известные, и другие знаменитые шахтеры! Про все тут говорилось — и про Большой Донбасс и про Глубокий Донбасс, и про то, что мы свою угольную пятилетку выполним в четыре года, и про комплексную механизацию, аж сердце радовалось… А про одно вот важное дело никто и словечка не закинул!
— Вот вы нам и подскажите, — улыбается из президиума Кравцов.
— Я шахтер пока еще недавний… первый раз на слете, — смущается Постойко. — Может, глупость скажу… засмеют.
— Не скромничайте, товарищ Постойко, вас уже в Донбассе приметили! — подбадривает оратора министр.
Повернувшись лицом к залу, Постойко продолжает свою речь:
— Закончится, значит, сегодня слет, разъедемся мы все по домам, а завтра по случаю Дня шахтера праздновать будем! По всему Донбассу веселье пойдет, флаги на каждом терриконе… Верно?
— Как полагается, — замечает кто-то в президиуме.
— А я давно хочу спросить, — оживляется на трибуне Постойко. — Почему такое? Кто бы к нам в Донбасс ни приехал, обязательно террикон этот самый вспоминает! Нравится всем он, прямо влюбляются! И красивый он вроде, и вроде на пирамиды похожий…
Улыбаясь, товарищ Хрущев весело подхватывает:
— Есть такой грех, любят у нас терриконы. Стихи даже пишут…
Цепью горною донецкой,
Вдаль уходят терриконы.
Степью ветер молодецкий
Свищет, будто коногонит!
Веселый смех и оживление в зале. Выждав тишину, Постойко продолжает:
— А я вот смотрю на эти терриконы, и досада меня берет. Ну, что в них? Пустая порода — и все! Неужто наши инженеры до сих пор не надумали: а как бы это так, чтобы породу на-гора́ не давать! Пусть она себе там, внизу, остается, а наверх только чистый уголек качать? Тоже ведь горы получатся!
Аплодисменты.
В президиуме весело смеется человек в форме горного инженера.
— Ну вот! — обиженно заметил Постойко. — А некоторые смеются…
— Смеются потому, что вы опоздали с этим предложением, — отвечает инженер. — Конструктор товарищ Трофименко вот уже более полугода думает над решением проблемы добычи угля без подачи породы на-гора́.
— А-а! — радостно восклицает Постойко. — А нельзя ли, — застенчиво прибавляет он, — думать… быстрее?
Смех в зале…
В партере поднимается женщина — это Вера Николаевна Трофименко.
— Выступающий товарищ абсолютно прав! — звонким голосом отвечает она на вопрос. — Мы можем и должны думать быстрее. Это наш долг. Перед лицом слета заявляю, что группа конструкторов, работающих вместе со мной по беспородной добыче, обязуется закончить проект на шесть недель раньше установленного срока.
Взрыв аплодисментов.
Какой-то человек вскакивает в дальнем углу и, сложив ладони рупором у рта, кричит:
— А мы, крутовики, просим инженеров поскорее придумать комбайн или какую другую машину для крутых пластов.
— Верно! — несутся из зала голоса шахтеров, работающих на крутопадающих пластах.
И снова где-то поднимается человек, с места отвечающий на вопрос:
— К вашему сведению, товарищи! На шахте «Румянцево» вот уже третий месяц испытывается горный комбайн для крутых пластов!
Снова гремят аплодисменты, и, перекрывая их звучание, из глубины зала слышится:
— Пора о крепильщиках подумать, — чтоб без топора машина была!
— И для нарезки лав обязательно машину! — немедленно подхватывает другой голос.
Одобрительный гул проходит по рядам.
— К порядку, товарищи! — говорит кто-то в президиуме, поднимая руку.
— Нет, отчего же? — улыбаясь, произносит Кравцов, и его спокойный голос сразу устанавливает тишину. — Правильно! Смелее наступайте, товарищи шахтеры, на конструкторов и инженеров. Расшевеливайте их! Давайте им заказы! Помните, что говорил товарищ Берия? «Мы должны потребовать от наших инженеров, чтоб они были подлинными новаторами!» Вот вы и требуйте!
Делегаты слета бурно аплодируют.
Праздник.
На верхушке шахтного копра победно реет алый флаг. Сквозь складки трепещущего на ветру шелка пробивается яркое августовское солнце.
Торжественно гремит духовой оркестр.
На длинных кумачевых лентах лозунги: «Да здравствует День шахтера!», «Привет победителям социалистического соревнования машинистов-механиков комбайна!»
Еще выше, на белой стене шахтного здания, портрет товарища Сталина, а вокруг него портреты стахановцев — героев шахты «4-бис»: тут и Сидор Трофимович с запорожскими усами, и торжественный, не похожий на себя Вася, и курносый с крапинками веснушек Постойко, и Степан Павлович рядом с улыбающимся Владимиром, и много-много других уже знакомых нам людей.
А вот они, живые, черные от угольной пыли, спускаются по лестнице от клети вниз, в шумную и ликующую толпу. И будто снежный вихрь возникает в воздухе, — это белые нежные цветы покрывают черные лица шахтеров.
Матери, жены, дети встречают своих родных героев.
Плотным кольцом окружив трибуну, стоят безусые юнцы в форменных фуражках и мундирчиках. Указывая на торжество, Сидор Трофимович говорит своим питомцам:
— Вот научитесь горному делу — и вас так же будут встречать!
Парторг шахты поднимает руку; смолкает духовой оркестр. В возникшей тишине Павел Недоля подводит своего отца к краю трибуны и предлагает ему выступить на митинге.
Степан Павлович не сразу начинает свою речь, — он волнуется.
— Вот мне тут слово дали держать… А куда все мои слова подевались — не знаю! Наш сегодня праздник, шахтерский праздник, а у меня на душе, поверьте, и радость, и досада!
Он вытаскивает из кармана спецовки два белых конверта и продолжает:
— По случаю Дня шахтера прислали мне две бумажки… Вот они! Сначала про эту расскажу. Мол, так и так, Степан Павлович, как вы есть наш уважаемый и почетный шахтер и вам уже, извините, за шестьдесят третий перевалило, не пора ли работу бросать и жить себе на покое, кости под солнышком греть! Одним словом, на пенсию. А зачем это, я вас спрашиваю, чтоб кто-то за меня мои годы подсчитывал? Может, я и сам их не считаю! А может, мне не шестьдесят три, а всего девятнадцать? Кому какое дело!
В праздничной толпе весело смеются.
— А вы не смейтесь, — продолжает Степан Павлович. — Я вот на комбайне сегодня поработал, и ничего — не хуже, чем у молодых получается! Рано меня хоронить задумали! Вот он, мой ответ, лови его!
Сердито разорвав конверт в клочки, он швыряет его в толпу. Терпеливо выждав конца аплодисментов, Степан Павлович показывает на другой конверт.
